Еще в языческой Руси возникли устно-поэтические предания о путешествиях к священным местам (капищам). Такие предания составляли значительный культурный пласт, отразившийся, в частности, в восходящих к домонгольскому времени былинах об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Идолище Поганом, Василии Буслаеве и многих др.; рудименты этой - дохристианской - культуры прослеживаются и в ряде духовных стихов ("Голубиная книга").

После крещения Руси старые традиции были переориентированы и сопряжены с новым обычаем поклонения библейским и христианским святыням. Соответственно, уже самые ранние оригинальные древнерусские литературные произведения содержат отзвуки этого обычая. Так, согласно "Повести временных лет" преподобный Антоний, будущий печерский подвижник, бывал в Царьграде еще в начале XI века и дважды посещал Афон. "Житие Феодосия Печерского" также сообщает о паломниках, в частности о поездке в Иерусалим игумена Киевского Димитриевского монастыря Варлаама. Интерес к древним святыням был вызван различными переводными книжно-письменными источниками - прежде всего, Библией, богослужебными и агиографическими текстами. Немалую роль в этом отношении играли апокрифы ("Хождение Агапия в Рай", "Беседа трех святителей" и др.) и историко-естественнонаучные сочинения ("Хроника Георгия Амартола", "Христианская топография" Козьмы Индикоплова" и др.). Содержавшиеся в них те или иные топографические реалии библейско-христианского мира воспринимались как знаки, или символы, христианского вероучения.

Очевидно, уже к концу XI века посещение святых мест стало обычным явлением в жизни русского общества. Разумеется, люди отправлялись в путешествие не только из стремления воочию увидеть все то, что было связано с жизнью библейских персонажей и историей христианства, но и по упованию на сугубо спасительную силу молитвы, совершенную в селении Благодати. Участников путешествий в Святую Землю на Руси называли по-разному: либо "паломниками" (на основании обычая приносить домой пальмовую ветвь), либо "каликами" (от латин. "caliga" - башмак), либо "сторониками". В Западной Европе для их обозначения использовался термин "пилигрим" (искаженное от латин. "peregrinus" путешествующий). Поодиночке в Святую Землю не ходили. Обычно собирались в группы - согласно духовным стихам, дружины или ватаги во главе с атаманом. Очень быстро стремление поклониться великим христианским святыням обрело на Руси настолько широкие масштабы, что уже в XII веке вызвало обеспокоенность Церкви.

Надо сказать, еще в лоне древней вселенской Церкви некоторые авторитетные отцы (например, Григорий Нисский, Августин Блаженный, Иероним Блаженный), квалифицируя паломничество как акт священнодействия особо посвященных, осуждали обычай без специальной подготовки - по-язычески - "искать Бога ногами". Древнерусская Церковь в этом отношении не была исключением. Хотя согласно церковному Уставу святого князя Владимира паломники как "митрополичьи люди" находились под церковным покровительством, то есть как бы приравнивались к духовенству, однако вместе с тем само духовенство стремилось к ограничению числа паломников, - прежде всего, из среды мирян и даже монахов. Поводом для такого ограничения служил очевидный факт, что традиция ходить по святым местам способствовала развитию праздности, воровства и тунеядства.

Кроме того, именно от "каликов перехожих" исходили и распространялись различные легендарно-апокрифические поверья, и именно они были разносчиками разного толка ересей. Показательно в этом отношении свидетельство древнерусского канонического сочинения XII века "Вопрошание Кирика, иже вопроси епископа Нифонта и инех". Беспокоясь о правильности своего решения, Кирик спрашивает Нифонта: "А иже се рех: Идуть в сторону, в Ерусалим, к святымь и другым, - аз бороню, не велю ити, сде велю ему добру быти. Ныне другое уставих (т. е. повторил свой запрет). Есть ли ми, владыко, в том грех?" И Нифонт соглашается: "Велми, рече, добро твориши! Да того деля идеть, абы, порозну ходяче, ясти и пити, а то ино зло. Борони, рече". Показательно также определение Константинопольского собора 1301 г. по поводу вопросов сарайского епископа Феогноста. В частности, он спрашивал, дозволительно ли христианам путешествовать в Иерусалим и справедливо ли он поступал, когда воспрещал своим чадам делать это, повелев им совершать добро и жить богобоязненно дома. И собор одобрил действия Феогноста, указав, что "многие путешественники нередко распространяют неверные слухи о чужих краях". Таким образом, Церковь, стремясь ограничить путешествия в Святую Землю, заботилась в первую очередь о духовно-религиозной, морально-нравственной чистоте верующих.

Отсюда, однако, не следует, что паломничество было абсолютно регулируемым процессом. Несмотря на ограничительное отношение Церкви, оно, конечно же, сохранялась, видимо, отражая реальные духовные запросы и устремления народа. Не случайно и повествования на паломническую тему - так называемые "хожения" - были на Руси излюбленной жанровой формой. Действительно, в продолжение XII-XVII веков в круг древнерусского чтения попало более 70 различных "хожений", и некоторые из них были весьма распространенными, судя по количеству списков. Итак, жанр "хожений" в Святую Землю, как видно, формировался под влиянием книжно-литературного и внекнижного факторов.

Если говорить о литературных образцах, то, разумеется, древнерусские авторы рассказов о собственных путешествиях ориентировались на восточно-христианскую литературную традицию, хотя литература путешествий по святым местам более развита была именно на Западе. Ближайшими византийскими тематическими аналогами древнерусских "хожений" являются так называемые проскинитарии (греч. - поклонение). Например, "Повесть Епифания об Иерусалиме" (конец VIII - IX в.) или "Краткое повествование о святых местах Иерусалимских" (середина XIII в.) и др. Формально-содержательно проскинитарии представляют собой своеобразные атласы-путеводители по Святой Земле, или каталоги библейско-христианских достопримечательностей, в которых упоминание последних сопровождается соответствующими библейско-историческими выписками и статистическими указаниями относительно размеров, количества, расстояния. Такие перечни составлялись на протяжении столетий и, соответственно, были лишены индивидуального авторского и национально окрашенного начала. Западными тематическими аналогами древнерусских "хожений" являются так называемые итинерарии (от лaт. iter, itineris - путь, движение, путешествие): "О святых местах" Сильвии Аквитанской (IV в.), "Перегринация" Этерии (ок. 380 г.) и др. Они имеют повествовательно-описательный характер и представляют собой авторский рассказ об истории конкретного путешествия. Вероятно, древнерусские "хожения" в плане формы и содержания возникли как результат литературного симбиоза указанных жанровых разновидностей.

Наиболее ранним, значительным и популярным памятником древнерусской литературы "хожений" является "Житье и хожденье Данила, Русьскыя земли игумена". Составлено произведение в начале XII века, сохранилось в количестве почти 150 списков, древнейшие из которых относятся к XV веку. Об авторе известно только то, что он сам сообщил о себе в своем сочинении. Видимо, Даниил происходил родом из Южной Руси, был пострижеником Киево-Печерского монастыря и затем нес послушание в каком-то из черниговских монастырей; в Палестине же Даниил пребывал около 16 месяцев, в промежутке между 1106 и 1108 гг., ибо именно в это время во главе Иерусалимского государства находился не раз упоминаемый им король-крестоносец Балдуин I. Свое путешествие Даниил осуществил в сопровождении соотечественников, некоторых из которых он даже называет.

Свое "Хождение" Даниил написал, по-видимому, сразу по возвращении на родину. Во всяком случае, - не позднее 1113 г., поскольку он упоминает как живого великого киевского князя Святополка II Изяславича, который умер как раз в 1113 г. Даниил повествует от первого лица, детально описывая виденные им библейско-христианские святыни и попутно пересказывая связанные с этими святынями предания, главным образом, легендарно-апокрифического толка - устного или книжного происхождения. Именно наличие в "Хождении" основанного на предании материала, а также присущая ему лирическая интонация определяют его литературное значение. "Хождение" пользовалось на Руси огромной популярностью и, соответственно, предопределило собой характерные особенности последующих древнерусских сочинений на тему жанра благочестивых путешествий. Большое распространение "Хождения" объясняется также и тем, что оно написано языком, близким к живому разговорному русскому языку, то есть было доступно самым широким читательским кругам.

Повествование Даниила обрамлено вступлением и заключением. Основная часть разбита на главки, каждая из которых посвящена определенному предмету: "О Ерусалиме, о Лавре", "О пути в Иерусалим", "О церкви Воскресения Господня", "О гробе Лотове, иже в Сигоре" и т. п. Во вступлении Даниил сообщает, что свое путешествие он, "недостойный игумен", "хужши во всех мнисех, съмереный грехи многими", предпринял, желая увидеть "святый град Иерусалим и землю обетованную". Он просит читателей не зазрить его "худоумью" и "грубости"; сетует на то, что совершил свое путешествие как человек грешный: "аз же неподобно ходих путем сим святым, во всякой лености, и слабости, и в пьяньстве, и вся неподобная дела творя". Однако Даниил решился описать все, что видел "очима своима", убоявшись примера того раба, который скрыл данный ему господином его талант и не сотворил "прикуп". И еще два побуждения заставили Даниила предпринять свой литературный труд: личное, - любовь к святым местам и боязнь забыть явленное ему Господом, и общественное, - желание дать людям точное описание святых мест, дабы они, даже не совершая собственного путешествия, могли под его руководством мысленно посетить их и получить от Бога такую же "мзду", как и те, кому реально удалось побывать там. При этом замечательно рассуждение Даниила о том, что можно спасти свою душу даже и не совершив путешествия в Святую землю, а лишь творя добрые дела дома; и наоборот, те, кто совершили такое путешествие и по этому поводу вознеслись "умом своим", вообразив, будто сделали нечто доброе, лишь уничтожают "мьзду труда своего".

Записи свои Даниил стал вести начиная с Царьграда. По пути в Палестину он побывал в городе Ефесе, на острове Патме, на Кипре и в других местах. Подходя к Иерусалиму, Даниил увидел сначала столп Давидов, затем Елеонскую гору и церковь Воскресения, где находится Гроб Господень, а затем увидел и весь город. "И бываеть тогда, - пишет он, - радость велика всякому християнину, видевше святый град Иерусалим, и ту слезам пролитье бывает от верных человек. Никто же бо можеть не прослезитися, узрев желанную ту землю и места святая вида, идеже Христос Бог нашь претрьпе страсти нас ради грешных". Вслед за тем подробно описывается храм Воскресения и Гроб Господень в нём. За церковным алтарём находится "пуп" земли. В двенадцати саженях от него находится Голгофа.

Даниил повидал в Палестине много святынь: жертвенник Авраама, на котором Авраам принёс в жертву Богу "овна" вместо сына своего Исаака; гроб Богородицы, пещеру, в которой предан был Христос, и другую пещеру, в которой Христос начал учить своих учеников, и пещеры Иоанна Крестителя и Ильи-пророка, и пещеру, в которой Христос родился. В Палестине же Даниил посетил посетил все важнейшие места: помимо Иерусалима его окрестности - Вифанию, Гефсиманию, Вифлеем, Иерихон; древние монастыри Феодосия Великого, Саввы Освященного (в нем он жил), Харитона Исповедника; Хеврон и дуб Мамврийский; затем Тивириаду, Фаворскую гору, Назарет, Кану Галилейскую. Особое внимание Даниил уделил реке Иордану. Вода в нём очень мутная и сладкая, и никогда от той воды не приключается никому ни болезнь, ни какая-либо пакость. В праздник Крещения, когда на берегу Иордана собирается множество людей, Даниил видел "благодать Божию": как Дух Святой нисходит на воды Иордана, и достойные люди видят его, остальные же не видят, но в сердце каждого христианина бывает радость и веселие. Во всём подобен Иордан русской реке Снови. В заключение Даниил рассказывает о том, как усердно он молился за своих князей и за весь русский народ. Эта молитва была одной из целей его путешествия.

Рассказ Даниила о пребывании в Святой земле многоаспектен. Во-первых, он тщательно описывает различные архитектурные сооружения: храмы с их росписями, военные фортификации, гробницы персонажей Священной истории. Во-вторых, он характеризует природу Палестины, которая интересует его и как место, где произошли разные исторические события, и как проявление величия Бога-Творца, и как реальные условия его путешествия. В-третьих, он обращает внимание на хозяйственную жизнь страны, на особенности земледелия, скотоводства, садоводства, рыбного и других промыслов. Наконец, Даниил вспоминает о своих встречах с самыми разными людьми - католиками, мусульманами, православными, и при этом проявляет удивительную религиозную веротерпимость.

Вот несколько эпизодов из "Хождения".

Рассказывая о Фаворской горе, Даниил описывает пещеру Мелхиседека и, разумеется, сообщает предание о нем, известное в Древней Руси по апокрифу. В древности, пишет Даниил, около пещеры был великий лес. Сюда некогда явился Авраам, подошел к пещере и трижды воззвал: "Человече Божий". В ответ вышел Мелхиседек и вынес хлеб и вино. Он сделал в пещере "жерътовник", на котором иствори жертву хлебом и вином. И ту благослови Мелхиседек Авраама, и остриже и Авраам, и обреза нокти его, и бе бо космат Мелхиседек. И то бысть начаток литургиям хлебом и вином, а не опреснокам". Заметим, написано это как раз в эпоху горячей греко-латинской полемики, в ходе которой, в частности, обсуждался и вопрос о латинской традиции совершать таинство Евхаристии на пресном хлебе. Даннил дважды входил в пещеру Мелхиседека, поклоняясь "святей той трапезе, ю же создал Мелхиседек со Авраамом". При этом Даниил пишет со ссылкой на утверждение живших на Фаворской горе иноков: "И ныне приходить ту святый Мелхиседек часто и литургисает в пещере той святей. И почивают вси вернии, иже ту живут, в горе той святе, ти же ми поведаша о том по истине".

Наиболее ярким разделом в сочинении Даниила является рассказ "О свете небеснем, како сходит ко Гробу Господню". Это последняя и самая большая по объему глава "Хождения". Она интересна в литературном отношении, поскольку ее структурирующим началом является сюжетное повествование; она интересна в идейном отношении, поскольку в ней выражено конфессионально-национальное самосознание автора; и наконец она интересна в церковно-археологическом отношении, поскольку фиксирует ряд фактов религиозной жизни христианского средневековья.

Будучи очевидцем чуда, Даниил рассказывает о нем не только как беспристрастный документалист, но и как неравнодушный поборник веры и истины: "Се ми Господь показа видети, худому и неразумному рабу. И видех очима своима грешныма по истине, како сходит святый свет къ Гробу животворящему Господа нашего Иисуса Христа". Прежде всего, Даниил стремится опровергнуть кривые домыслы относительно природы огня, чудесно являемого Господом в канун Пасхи: "Мнози бо странници неправо глаголють о схожении света святаго; инъ бо глаголеть, яко святый Духъ голубем сходит къ Гробу Господню, а друзии глаголють, - молнии сходить с небесе, и тако вжигаются кандила над Гробом Господнимь. И то есть лжа и неправда! Ничто же бо есть не видети тогда, ни голубя, ни молнии, но тако: невидимо сходит с небеси благодатию Божиею и вжигает кандила в Гробе Господни!".

Рассказ Даниила обстоятелен и детален. Он свидетельствует, что перед Пасхой, "в Великую пятницю по вечерни" совершалось помовение Гроба Господня и лампад, замена фитилей в светильниках, после чего "въ 2 час нощи", то есть примерно в 8 вечера, храм опечатывался, "и тогда изгасять вся кандила и свещи по всем церквамъ въ Иерусалиме". В тот же день, еще утром, Даниил пришел к королю Болдуину с просьбой: "Княже мой, господине мой! Молю ти ся Бога деля и князей деля русских: повели ми, да бых и азъ поставил свое кандило на гробе святемь от всея Русьскыя земля!" Получив разрешение, Даниил купил лампаду и масло и только вечером пришел ко Гробу. "И поставих, - пишет он, - своима рукама грешныма в ногах, иде же лежаста причистеи нозе Господа нашего Иисуса Христа; в главах бо стояше кандило гречьское, на персехъ поставлено бяше кандило святаго Савы и всехъ монастырей; тако бо обычай имут: по вся лета поставляють кандило гречьское и святаго Савы… а фряжьская каньдила повешана бяху горе".

В великую субботу, "въ 6 час дне", то есть примерно в полдень, "вси людие" собрались около храма "святаго Въскресениа", - "от всех странъ пришелци и тоземци: и от Вавилона, и от Египьта, и от всех конець земли… несказанно множьство". Даниил отмечает "великую тесноту и томление люте людемъ" когда они ожидают "съ свещами не вожженами… отврьзениа дверий церковных". А в храме "тогда токмо попове едини суть". Двери открываются, когда приходит "князь съ дружиною", но в храм все не помещаются и "стоять вне церкви людие мнози зело, около Голгофы и около Краниева места и дотуда, иде же кресты налезени (найдены); и все то полно будеть людий бе-щисла много множьство. И ти людие вси въ церкви и вне церкве иного не глаголють ничто же, но токмо "Господи, помилуй!"" зовут неослабно и вопиють силно" со слезами. "Всякъ бо человъкъ зазрит в себе тогда, и поминаеть грехи своя, и глаголеть в собе всякъ человъкъ: "Еда моих деля грехов не снидет свет святый?" И тако стоать вси вернии людие слезни и скрушенным сердцемъ, и тъ самъ князь Балъдвинъ стоитъ съ страхом и смирениемъ великим, источници проливаются чюдно от очию его, тако же и дружина его около его стоятъ прямо Гробу, близь олтаря великаго, вси бо сии стоят съ смерением".

Перед тем как пойти к храму, Балдуин известил братию монастыря Саввы Освященного о своем выходе, и савваиты, среди которых находился и Даниил, присоединились к нему: "И приидохом ко князю тому и поклонихомся ему вси; тогда и онъ поклонися игумену и всей братии и повеле игумену святаго Савы и мне худому близь себе пойти повеле". Честь Даниилу была оказана и в самом храме: Балдуин отвел ему место "высоко над самыми дверми гробными, противу великому олтарю, яко дозрети ми лзе бяше въ двери гробныя. Двери же ты гробныя все трои запечатаны бяху, и запечатаны печатию царскою. Латиньстии же попове в велицем олтари стояху".

В "8 час дне", то есть примерно в 2 пополудни, "начаша вечернюю пети на гробе горе попове правовернии… латина же в велицем олтари начаша верещати свойскПосле первой паремии "изиде епископъ с дьяконом из великого олтаря, и приде къ дверем гробным, и позре въ Гробъ сквозе крестець дверей техъ, и не узре света в Гробе, и възвратися опять". Когда "начаша чести 6-ю паремию, тот же епископъ прииде къ дверем гробным и не виде ничто же. И тогда вси людие възпиша съ слезами "Кирие, елеисонъ", еже есть "Господи, помилуй!". И яко бысть 9-му часу минувшую, и начаша пети песнь проходную "Господеви поим" (завершающую 6 паремию), тогда внезаапу прииде туча мала от встока лиць и ста над верхом непокрытым тоа церкве, и дождь малъ над Гробом святымъ, и смочи ны добре стоящих на Гробе. И тогда внезаапу восиа светъ святый во Гробе святемь: изиде блистание страшно и светло из Гроба Господня святаго. И пришед епископъ съ 4-рми дияконы, отверзе двери гробныя, и взяша свещу у князя того у Балдвина, и тако вниде въ Гробъ, и вожже свещу княжю первее от света того святаго; изнесше же из Гроба свещу ту и даша самому князю тому в руце его. И ста княз-ет на месте своемъ, свещю держа с радостию великою. И от того вси свои свещи въжгохомъ, а от наших свещь вси людие вожгоша свои свещи, по всей церкви друг отъ друга вожгоша свещи.

Свет же святы, - вновь возвращается Даниил к теме невещественной природы чудесного огня, - не тако, яко огнь земленый, но чюдно инако светится изрядно, и пламянь его червлено есть, яко киноварь, и отнудь несказанно светиться. И тако вси людие стоят съ свещами горящими, и вопиють вси людие велегласно "Господи, помилуй!" съ радостию великою и с веселием".
Рассказывая о чуде, Даниил пытается передать то необыкновенное воодушевление, которое охватило всех людей: "Така бо радость не можеть быти человеку, ака же радость бываетъ тогда всякому християнину, видевши светъ Божий святый". Поверить в это трудно: "Иже бо не видевъ тоа радости въ тъ день, то не иметь веры сказающим о всемъ том видении. Обаче мудрии и вернии человеци велми верують и въсласть послушають сказаниа сего и истины сеа и о местъх сих святыхъ. Верный в мале и во мнозе веренъ есть, а злому человеку неверну истина крива стваряються". Однако Даниил призывает в свидетели своей правдивости Бога и своих спутников: "Мне же худому Богъ послух есть и святый Гробъ Господень и вся дружина, русьстии сынове, приключьшиися тогда во тъ день ногородци и кияне: Изяславъ Иванович, Городиславъ Михайлович Кашкича и инии мнози, еже то сведають о мне худомъ и о сказании семъ".

Зажегши свечи от чудесного огня, люди расходятся "въ свояси", каждый в своюцерковь и там "канчивають пение вечернее". А в храме Гроба Господня богослужение заканчивают "сами попове едини, безъ людий". Вместе с савваитами вернулся в монастырь святого Саввы и Даниил. Рано утром "въ Святую неделю" савваиты с крестным ходом и под пение кондака "Аще и въ гробъ сниде, безмертне" вновь приходят в храм святого Воскресения для молитвенного поклонения Гробу. Чудесно загоревшиеся лампады еще горят. И Даниил, видимо, с удовлетворением подчеркивает, что именно "3 кандила бяху вожьглися тогда, яко же поведа ны иконом и ключарь Гроба Господня; ко игумену глаголаста оба: "Доле стаащеа на Гробе Господни, та 3 кандила възгорестася". А иных 5 кадилъ виситъ над гробомъ; но горяху тогда; светъ ихъ инакъ бяше, не яко-же онехъ 3-хъ кадилъ, изрядно и чюдно светится". Между прочим, в самом начале своего рассказа о чудесном нисхождении огня накануне Пасхи Даниил также отмечал, что "фряжьская каньдила повешана бяху горе, а от тех ни едино же възгореся". Такое сугубое, как бы соревновательное, внимание Даниила к данному факту показывает, что в нем он, несомненно, усматривал доказательство истинности православия и поврежденности латинства. Однако в целом он с должным пиететом относится к латинянам - в то время хозяевам Святой Земли.

На третий день по Пасхе, то есть во вторник, Даниил опять приходит в церковь Воскресения, чтобы забрать свою лампаду. Ключарь любезно дозволил ему сделать это. "Азъ же, - пишет Даниил, - вшедъ въ гробъ и видехъ кадило свое, стояща на гробе святемъ и еще горяще светомъ темъ святымъ, и поклонився Гробу тому святому, и облобызавъ с любовию и слезами место то святое, иде же лежало тело Господа нашего Иисуса Христа пречистое; и тогда измерих собою Гробъ въдле и вшире и выше же, колико есть; при людех бо невозможно есть измерити его никому же. И почьстих Гроба Господня по силе моей, яко мога, и тому ключареви подах нечто мало и худое благословение свое. Он же виде любовь мою сущую к гробу Господню, и к тому ми удвигнувъ дощъку, сющую во главах Гроба Господня святаго, и уятъ ми того святаго камени мало благословение, и запретивъ ми с клятвою никому не поведати въ Иерусалиме. Азъ же, поклонився Гробу Господню и ключареви, и вземъ кандило свое съ масломъ святымь, изидох из Гроба святаго с радостию великою, обогатився благодатию Божиею и нося в руку моею даръ святаго места и знамение святаго Гроба Господня, и идох, радуяся, яко некако скровище богатьства нося, идох в келию свою, радуяся великою радостию".

В кратком заключении к "Хождению" Даниил говорит о действительной цели своей поездки в Святую Землю, которая обусловлена была отнюдь не религиозным эгоизмом и, конечно же, не досужим любопытством. "И Богъ тому послух и святый Гробъ Господень, яко во всех местех святых не забых именъ князь русскых, и княгинь, и детей ихъ, епископъ, игуменъ, и боляръ, и детей моих духовных, и всех христианъ николи же не забыл есмь; но во всех святыхъ местех поминалъ есмь: первее поклонялъся есмь за князей за всех, и потомъ о своих гресех помолился есмь. И о сем похвалю благаго Бога, яко сподоби мя, худаго, имена князей рускых написати в лавре у святаго Савы; и ныне поминаются имена их во октении, с женами и с детьми их… И отпехом литургии за князи русскыя и за вся християны, 50 литургий; а за усопшаа 40 литургий отпехом". Еще раз говорит Даниил и о цели своего литературного труда: "Буди же всемъ, почитающим писание се с верою и с любовию, благословение от Бога и от святаго Гроба Господня и от всех местъ сих святыхъ! Приимут мзду от Бога равно с ходившими (в) места си святаа! Блажени же видевше вероваша, треблажени не видевшие веровавше!"

Каково же литературное значение сочинения Даниила? Оно многогранно. Прежде всего необходимо констатировать просветительное значение "Хождения". Ведь этот литературный труд в качестве путеводителя по Святой Земле знакомил древнерусских людей с христианским Востоком, с его святынями и благочестивыми преданиями о них, а также с разнообразными обычаями Востока. Тем самым он способствовал утверждению христианства на Руси. Кроме того, будучи первым и новаторским литературным результатом работы в жанре повествования о путешествии, "Хождение" игумена Даниила явилось повествовательно-стилистическим образцом художественного очерка о непосредственных впечатлениях от лично виденного и слышанного, которым пользовались впоследствии многие поколения древнерусских книжников.