Тема прикованности человека к своей земле раскрывается в литературе чаще всего посредством развертывания метафоры "человек-растение". Скитание же, как правило, обозначается метафорой "человек-птица" или "человек-животное". Мы видим тему прикованности к земле своей и своему делу земному в Книге Судей, в притче Иофама о терновнике: "Пошли некогда дерева помазать над собою царя, и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей, и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: иди ты, царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой, пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: иди ты, царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам?" (Суд.9 8-13).

Не удивительно также, что странствовать на Ноевом ковчеге отправились звери - насчет растительного мира распоряжений Ной не получил, и это обстоятельство дает нам основания предполагать, что представление о передвигающемся в пространстве растении мыслилось в древности как абсурдное. Не было на ковчеге и человеческого существа женского пола...

И это не случайно, ведь женщина, существо в человеческом социуме более статичное, чаще всего в мифах сопоставима с растением (цветок, деревце), мужчина, существо динамичное, - с птицей или зверем (сокол, волк). То же самое и в поэзии.

Женщина (деревце) приковывает мужчину к себе, "сводит в дол":

Женщина и развивается именно так, как надлежит развиваться растению: "Прошло четыре года - самых неописуемых в жизни человека, когда лопаются почки в молодой груди и распускается женственность, сознание и рождается идея жизни". (А.Платонов).

В женской поэзии тема растения разработана, впрочем, недостаточно. Есть сборник "Тростник" Ахматовой, но там метонимия, тростник - это флейта. В мужской поэзии тоже есть древестная тема, но нет древестной лирики. "Кустарник" - книга, выпущенная совсем недавно Кушнером, указывает лишь на одноименный сборник Некрасова. Название - символ, название - ориентир. Кушнер сознательно обращается в этой книге не к самым высоким образцам поэзии, сближается с теми, кто отсутствовал доселе в его поэтическом мире.

"Тростник" - так же называется и книга стихов русско-исландско-американской поэтессы Хельги Ольшванг, послужившая поводом к нашему разговору. Основная метафора книги - "человек-растение": "Чую превращенье в дерево руки". Исходя из традиционной образности, мыслить себя растением присуще именно женщинам, поэтому поэзию Хельги Ольшванг можно смело назвать сугубо женской. Эпитеты, применимые к поэтике - аристократическая, салонная, изящная, гибкая, как тростник, и спокойная, как древесный мир.

Название книги вполне символично и не лишено философской подоплеки. "Человек - это мыслящий тростник", - сказал Блез Паскаль, имея ввиду простое аллегорическое сравнение: всего лишь тростник, но мыслящий! Тем не менее аллегория стала метафорой, и поэты подхватили ее, подчеркивая ту же прикованность человека к земле, но также его гибкость, недолговечность, неприхотливость, а главное, его растительную (женскую) сущность.

Как-то Бродский вскользь заметил:

Поэтесса словно бы реализует эту формулу Бродского и оглушается на всю жизнь идеей человека среди дерев.

Казалось бы, согласно собственной судьбе, поэтессе следовало писать о перелетных птицах или создавать нечто похожее на "Осенний крик ястреба" Бродского - но все стихи этой книги далеки от представления о животном, крикливом существовании человека.

Есть в этом стихе аллюзия к Данте, но деревья Данте не немы. Они кричат

Немота у деревьев Ольшванг не укор, как у Данте а благословение... Поэтому метафора "человек-растение" у нее как-то ближе к библейскому, (небунтарскому, недемоническому) представлению о человеке:

Корни дерева связывают дерево с землей, а что привязывает человека к сокровенному "здесь"? Может быть, и у человека есть корни? Во всяком случае у него есть нечто, чего лишены птицы: устойчивости, а значит, способности быть защитой. Дерево не стремится к уничтожению ни себя, ни других, напротив, оно спасает.

В стихах Хельги Ольшванг ожесточенный выбор не одиночества и гибели, а единства и спасения. В этом она категорически размежевывается как с исполненным страстями романтизмом, так и с поэтикой обиженного судьбой андеграунда.

Человек - не птица, он - дерево. Оно может расти где угодно, даже на балконе временной квартиры, и этот балкон, а, вернее, балконный ящик, обретет статус лона мира. Человеку свойственно стремление к глубине и прорастанию вглубь, также, как стремление ввысь. Эти два вектора определяют двойственность его сущности: божественную и земную.

Есть еще и стремление в прошлое, которое сродни стремлению вглубь. Безусловность птичьего мимолетного ощущения пагубна для души. Человек вечно стремиться к осмыслению, оправданию, следовательно, возвращению к старому. Осмыслить прошлое, значит прорасти в нем.

Старея, человек все больше напоминает дерево:

В это стихе - пятом в цикле "Шесть стихотворений о мыслящем тростнике" нет ни слова о дереве, но морщины, что "повторяют рисунок озерной воды", напоминают кору дерева, "вокруг рта проросла трава" - возможно, это описание дупла дерева; портрет, треснувший посредине - это описание треснутого от старости дерева.

Старость "мыслящего тростника" не несет в себе трагедии неизбежного умирания - напротив, это прекращение восприятия мира - уход в сон, безболезненное усыхание, прекращение дыхания, об этом - первый стих цикла:

У Хельги Ольшванг удивительно спокойные, зрелые стихи. В них нет юношеских страстей, преодоления страдания, лечения с помощью катарсиса - страдание в природе как бы отсутствует. Взгляд поэтессы на мир благостный, совершенно неживотный, нептичий - а именно такой, какой приписываем мы Богу, деревьям и... чистой поэзии.

Четвертое из "Шести стихотворений" фиксирует движение "мыслящего тростника" и мира вокруг него:

Человек называет миром совокупность концентрических кругов - он так и познает мир, очерчивая облако, озеро, гром, ореол луны. Тростник под воздействием ветра (рука Божья) рисует гармонию, очерчивая границы предметов. Корнями своими он познает форму сокрытого. Тростнику не нужно облетать озеро, подобно выпи. Озеро может быть очерчено им - при этом "мыслящий тростник" останется там, где он был, в единственной точке мира, где ему суждено быть.